– Да, Джоэль? – выжидательно спросила Корина. – Вы хотите что-то сказать?

Вот оно. Ты всегда хотел стать рок-звездой.

– Пожалуй, – сказал я. – Понимаете, я человек без убеждений. – Я говорил спокойно, равнодушно, почти монотонно. – Я человек, не умеющий разрешать противоречия.

Они заморгали, недоуменно переглядываясь. Вероятно, гадали, не сошел ли я с ума. Корина сказала:

– Не уверена, что понимаю.

– Я объясню, – ответил я, обдумывая план спасения. Я не знал, сколько у меня будет времени.

– Есть одна песня, – спокойно продолжал я, хотя мысли в голове неслись стремительно. – Старая. Некоторые назвали бы ее старой и заплесневелой. Но это не так. Она нормальная.

Первым делом прыгни на стол. Оттуда самая свободная дорога к выходу. Подпрыгни, повернись налево, спрыгни со стола справа от Таравала.

– Песня о боязни отчуждения, о борьбе за свою сущность.

Вели Дэвиду открыть дверь. Могут ли аппы контролировать комнаты, за которые отвечают, когда они отсоединены? Подумала ли Пема об этом?

– В общих чертах так: если вы не верны себе, если поступаете не так, как чувствуете, природа отплатит вам. Кармическое правосудие.

Когда окажешься в коридоре, иди быстро, но не беги. Не привлекай внимания, если этого можно избежать.

Таравал улыбнулся, но как-то неприятно; он смотрел на голограмму Корины.

– Он отказывается. Я предупреждал.

Пема озабоченно подалась вперед.

– Вы говорите «нет», Джоэль?

Ищи зеленую дверь. Беги наверх, не вниз. Поднимись на тринадцатый этаж.

– Я говорю о том, что это была основополагающая песня группы «Culture Club». Выражающая оптимистический гнев молодежи в 1980-х. Боевой клич, призывающий сбросить оковы общества угнетателей.

Мой голос невольно зазвучал громче.

Хорошо помня эту песню, я начал напевать вступление. Таравал посмотрел на Пему так, словно я спятил. Корина Шейфер опустила голову.

– Вы только послушайте, какие слова, друзья, – сказал я и затянул: «Я человек без убеждений. Я человек, который не умеет…»

У меня худшее в мире чувство направления, но это была не дурацкая карта острова сокровищ. Я продолжал наставлять себя.

За дверью повернуть налево, пройти четыре двери, найти зеленую дверь.

Я превратил это в мантру:

Вверх! Налево! Вниз! Ведя себя как босс. Налево. Направо. Вверх! Вверх! Вверх! Вверх!

Тринадцатый этаж. Счастливое число 13. Отлично. Я даже не знаю, кто будет спасать мою шкуру, когда я туда доберусь.

– Джоэль, я думаю, мы… – начала Корина, но я прервал ее песней:

Ты приходишь и уходишь, приходишь и уходишь… о, о, О!

Теперь повернуть назад нельзя. Пой так, словно ты в дýше.

Я закрыл глаза и проорал:

– Карма, карма, карма, карма, карма хамелеон!

Тишина.

Ничего не случилось.

Не вышло.

– Ну хорошо, – сказала Корина. – Думаю, надо вызвать…

Ее голограмма застыла. Таравал и Пема тоже застыли.

Получилось. Давай, давай, давай!

Я перестал делать вид, что у меня связаны руки, и вскочил на стол.

К сожалению, это был предел моей ловкости. Поворачиваясь влево, я утратил ориентацию, проходя через голограмму Корины, поскользнулся и, падая на пол, всей тяжестью, головой вперед врезался в Таравала.

Он не шелохнулся. Даже не смог открыть рот, хотя и застонал от боли.

Проклятие! Больно!

Мне некогда было беспокоиться, не повредил ли я себе что-нибудь. Могу только поблагодарить адреналин, заполнявший мои вены, за то, что избежал первоклассного нокаута. С трудом поднимаясь с пола, я сказал:

– Дэвид, пожалуйста, открой дверь.

– С удовольствием, сэр, – ответила комната.

Я вышел в пустой коридор. Он был буквально лишен любого подобия жизни. Им не нужны свидетели, мрачно подумал я. Эта пустота прекрасно отражала то, как я в тот момент чувствовал себя. Один в целом мире. Пуст. Сейчас Джоэль Байрам не может подойти к коммам.

Я решил оставить грусть на потом. Повернул налево и быстро пошел по коридору, считая двери справа от себя. Бежевая, бежевая, бежевая, зеленая[26]. Вот она передо мной. Знакомый зеленый цвет означает аварийный выход. Оставалось только открыть дверь, подняться на четыре этажа и отдаться на милость тех, кого я там найду. Пема пообещала, что они помогут. Помощь мне была, несомненно, нужна.

Я положил руку на дверную ручку и потянул, но возникла сложность.

Дверь была закрыта.

ПЕРВОКУРСНИКОМ В НЬЮ-ЙОРКСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ я подумал, что отец станет гордиться мной, если я займусь боксом. Что такое засолка, он понять не мог: когда кто-нибудь спрашивал, что изучает его сын, он отвечал: «Задает компьютерам хитрые вопросы», что, конечно, было правдой, но до конца он этого так и не понял. Бокс был вещью конкретной, чем-то таким, что он понимал и в чем мы могли найти общий язык. Моим тренером стал оптимистично настроенный итальянец, который никогда не признавал поражений, а мои спарринг-партнеры не слишком жестоко меня били, потому что считали забавным. Со временем папа, тренер и друзья по спортзалу уговорили меня записаться на бой.

В моем первом и единственном выступлении на ринге против меня выставили волосатого парня-славянина, который был вдвое крупнее. Еще до того, как колокол возвестил об окончании первого раунда, я понял, что буду побит. Господи, как меня били! Этот парень дважды отправлял меня в нокдаун, но вместо того чтобы выбросить полотенце, тренер сказал мне кое-что, оставшееся со мной на всю жизнь – которая, как я думал в тот миг, кончится еще до окончания раунда.